В свои сорок пять она выглядела роскошно и обещала сохранить красивую внешность еще долгие годы. Их с Эдит объединяли расположение домов — дверь в дверь на противоположных концах маленького газона — и общая прислуга: мойщик окон (кстати, у каждой были ключи от дома соседки) и миссис Демпстер, склонная к сценам непредсказуемая приходящая уборщица. Подразумевалось, что, если кто-то из них заболеет, другая будет для нее готовить и ходить в магазин. Правда, случая еще не представилось, но все равно было утешительно знать об этом. В конце рабочего дня Эдит, усталая, зевающая, с больной головой, отставляла пишущую машинку, шла к Пенелопе и получала удовольствие, советуя той, что надеть на очередную светскую вылазку. Пенелопа, никогда не уточняя, чем конкретно занимается Эдит, выталкивала ее на своих бесконечных приемах вперед, словно маленькую девочку, и говорила: «Вы, конечно, знаете Эдит Хоуп. Она пишет». Такова была их дружба.

В то воскресенье Пенелопа созвала массу народа, многих Эдит видела в первый раз. Она уже смирилась с тем, что придется выстоять положенное время (Пенелопа не любила, чтобы гости сидели), и тут до ее сознания дошла громкая фраза. Она поискала глазами говорившего и увидела высокого худого рыжего мужчину, который угощался арахисом, набрав в горсть орешков; глядя на него со спины, она все же догадалась, что он не находит себе места и только ждет повода удрать. Тут годился любой повод. Вот почему прозвучала эта невероятная, эта неправдоподобная фраза, за которой, опережая возражения Пенелопы, с подозрительной быстротой последовала ссылка на внесение в каталог последних данных, что требовало его срочного участия.

Эдит, еще не очнувшаяся от видений арабской кофейни, купален и средиземноморского полудня, несколько бестолково пробормотала, когда он решительно направился к дверям:

— Опишите мне, пожалуйста, эти ваши «Анфилады». С высоты своего немалого роста он смерил ее взглядом, наморщил длинный нос и сказал:

— Пятиэтажный склад на Чилтерн-стрит.

Она подняла взгляд, и они посмотрели друг другу в глаза, намеренно изгнав из них всякое выражение. Она опустила взгляд, и он ушел. Больше ничего не было сказано.

Потом, помогая Пенелопе мыть бокалы, она спросила:

— Чем занимается этот высокий мужчина?

— Дэвид Симмондс? Теперь возглавляет семейное дело. «Симмондс, аукцион недвижимости». Осуществляют крупнейшие продажи загородных домов. Довольно милый, правда? Он всегда немножечко мной увлекался, но последнее время его очень трудно заполучить на приемы.

— Откуда ты его знаешь? — спросила Эдит.

— Мы с его женой ходили в одну школу, — ответила Пенелопа. — С Присциллой. Ты ее знаешь. Много раз у меня видела. Да знаешь ты ее, Эдит. Высокая блондинка, очень красивая. Сегодня у нее не получилось прийти.

Эдит ее помнила: высокая блондинка, очень красивая. Женщина властная и надменная, довольно беспардонная. С громким самоуверенным голосом. Она как-то видела ее в отделе фарфора у «Питера Джонса» и обратила внимание, как та выпендривалась, вконец загоняв продавца, словно классный староста — одноклассника.

Пенелопа сняла клеенчатый фартук с рекламой «Гиннеса»[28]и повесила на гвоздь резиновые перчатки.

— А сейчас, Эдит, боюсь, мне придется тебя выставить. Ричард обещал вернуться и сводить меня за угол на ленч.

Эдит увидела в окно, как на дороге появился Ричард — он поспешал с похвальным рвением. Какой живчик, подумала она. Боек, однако. Добротный пиджак в клетку чуть морщил на широкой спине. Помахал рукой с набухшими венами. Она представила Дэвида, невольно улыбнулась. И принялась его ждать.

Когда он пришел, а она знала, что он придет, часа через три, они без слов долго смотрели в глаза друг другу. В постели разом уснули, пригревшись в объятии, а когда почти одновременно проснулись, то рассмеялись от радости. После этого ей казалось, что она знает о нем решительно все; единственно, чем он ее удивил, — своим восхитительным неизменным аппетитом. Она научилась держать в доме большие запасы снеди.

Они были люди благоразумные. Главное, не обидеть друг друга. Она гордилась тем, что держала язык за зубами, так что он и понятия не имел о ее пустых воскресных днях, о долгих тягучих вечерах, о поездках на отдых, отмененных в последнюю минуту. Ругаясь в душе, он таскал вещи в машину — предстояла долгая дорога из Суффолка, где он провел очередной шумный и бестолковый уикенд, — и думал о ее маленьком доме, тихом-тихом, о зеленом полумраке гостиной. Она же рано ложилась в постель и размышляла о нем и его семье, об их семейных привычках, ссорах и наслаждениях. О его детях.

Подумав обо всем этом здесь, в отеле «У озера», она почувствовала, как перехватило горло — верное предвестье слез (их-то она хорошо умела скрывать), и, кое-как извинившись перед миссис Пьюси, позволила себе беспримерный шаг — ушла из гостиной раньше нее. Звонить она не будет. Может, она уже и не в опале, но все еще отбывает испытательный срок.

Слезы, которые пролились из ее светлых прозрачных глаз, словно обострили зрение. За ужином она обратила внимание на то, что лампы горят ярче, в столовой больше интересных лиц, за столиками оживленней. После стольких дней в гинекее[29]было приятно увидеть мужчин, с которыми в отель пришла жизнь, и официантов, которые носились, выполняя их заказы. Когда она усаживалась, мужчина в сером, тот самый, что поднял ее записную книжку, привстал, кивнул головой и вернулся к извлечению позвоночника из палтуса на своей тарелке. Дама с собачкой была ослепительна в свободном платье из шифона с узенькими бретельками, завязанными крохотными бантами на худых великолепных плечах цвета слоновой кости. Эдит была преисполнена благодарности за тепло, за еду и обслуживание; она чувствовала себя очень усталой и решила, что ночью будет крепко спать.

Миссис Пьюси в черном шифоне нерешительно застыла в дверях, словно всеобщее возбуждение ее подкосило и без посторонней помощи она не осмелится следовать к своему столику; за спиной у нее маячила Дженнифер. И только когда мсье Юбер поспешил навстречу и галантно предложил ей опереться на свою руку, миссис Пьюси улыбнулась и позволила себя проводить. Дама с собачкой презрительно фыркнула, однако миссис Пьюси предпочла этого не заметить.

Эдит, снова ставшая незаметной и с незаметностью примирившаяся, как ей и подобало, удалилась из столовой, не привлекая внимания. В безлюдной гостиной — остальные еще сидели за ужином — она поняла, что ее шаткое чувство собственного достоинства колеблется и вот-вот рухнет под гнетом недавних печальных воспоминаний. Пианист, усаживаясь за свой инструмент, приветствовал ее коротким кивком, она ответила тем же и подумала о том, как мало возможностей выразить себя у нее осталось: кивнуть пианисту или мадам де Боннёй, выслушать миссис Пьюси, скрыться за голосом персонажа в романе, который писала. И при этом — ждать голоса, который так и не прозвучал, слушать слова, не значившие для нее почти ничего. Ужасный смысл подобного состояния заставил ее сморгнуть и поклясться быть смелой, выдержать, не уступать. Но это было нелегко.